Kashin Kashin Kashin

Тесак – любимый герой федеральных телеканалов; его «антипедофильские» акции телевидение освещает так почтительно, как будто Тесак не Тесак, а как минимум полковник полиции, а издевательства над теми, кого он считает педофилами, не издевательство, а крайне достойное героическое занятие. Генеральным информационным партнером Тесака стоит считать Life News Арама Габрелянова – сводки о новых приключениях знаменитого нациста это издание публикует вперемешку с новостями Следственного комитета, и если читать не очень внимательно, то можно просто перепутать: где там у них еще Тесак, а где – уже Маркин. Региональные телеканалы воспевают региональных последователей Тесака – людей, больше похожих на маньяков, чем на хранителей общественной нравственности. Время от времени героями новостей становятся юные поклонники Тесака, которые, подражая ему, идут уже на откровенные преступления. Понятно, что главное – не петь в храме, но все равно жутковато; герои роликов совершают, как написано в УК, «насильственные действия сексуального характера» с несовершеннолетними, а максимум, чего им за это будет, – администрация соцсети нехотя заморозит скандальную страничку. Можно, конечно, предложить рекламирующим Тесака кремлевским пропагандистам задуматься о своей моральной ответственности – вот хотя бы за судьбу того подростка из ролика, но такое ощущение, что патриарх Кирилл давно кому-то в Кремле по секрету сказал, что Бога на самом деле нет, и поэтому можно все.

http://slon.ru/russia/ekh_tesak_moy_tesachok-965442.xhtml

Тамару Морщакову, заслуженного юриста, многолетнего судью Конституционного суда, одного из авторов действующей российской Конституции – таскают теперь по допросам в рамках «дела экспертов» (звучит как «дело врачей»). Как какую-нибудь Марию Баронову, вызывают в Следственный комитет, и Тамара Георгиевна стучится в затонированное окошко бюро пропусков в Техническом переулке, встречает в этом окошке враждебный взгляд комитетовской женщины, потом поднимается в лифте, долго отвечает на вопросы следователя, потом приписывает внизу протокола – «с моих слов записано верно», еще ниже расписывается. Отмечает пропуск, уходит домой.
Интересно, вот хотя бы в часы этой унизительной процедуры допроса – она, Тамара Георгиевна Морщакова, вспоминает ли о том, что с ней и с Россией было двадцать лет назад? Садится в машину и, отъезжая от высотки Следственного комитета, думает: «Черт, вот зря мы тогда их не остановили, зря поддержали Указ №1400, зря подписались под суперпрезидентской моделью государственного устройства, ох, зря». Понятно, что и без ее поддержки Ельцин все равно бы расстрелял Белый дом, протащил бы свою Конституцию, назначил бы преемника, и все было бы точно так же, как теперь. Но если бы она, лично она, Морщакова, не была соавтором вот этого государственного устройства, легко позволяющего устраивать «дела экспертов» и много всякого, еще более неприятного, тогда ей можно было бы с чистым сердцем посочувствовать, а так... А так получается популярный в свое время литературный сюжет, «Правая кисть» Солженицына или «Курсистка» Смелякова: старый большевик был когда-то беспощаден к врагам, не знал ни компромиссов, ни страха, ни упрека, а потом сам оказался в лагерях, и вот он уже теперь разбитый и униженный пенсионер, «беспомощными пальцами пытался вытянуть из бумажника свою единственную справку и никак не мог».

http://slon.ru/russia/o_chem_dumaet_sudya_morshchakova-960016.xhtml

Так вот, Эдуард, я вам желаю, чтобы и у вас нашелся свой Ольшанский, который так же, за шиворот бы вытащил вас из этой помойки на свежий воздух и сказал бы – Дед, ты великий писатель, и даже если ты ненавидишь этих «буржуазных лидеров» – зачем тебе присоединяться к чекистам из Следственного комитета и нашистким шавкам, которые борются с теми же «буржуазными лидерами», но на профессиональной основе, и дружески над тобой посмеиваются, вот, добровольный помощник образовался, ему и платить не надо.
Таких добровольных помощников у них было – город можно из них собрать. И почему-то всех их в итоге судьба приводила вот туда же, в то караульное помещение, в котором пахнет калом и в котором сидит товарищ Маркин.
Орать я умею не очень, но вам хочется именно проорать в ухо: Лимонов, не ходите туда. Там Маркин. Там кал. Там плохо. Вам. Туда. Не надо.

http://svpressa.ru/society/article/67880/

М.Ц. Вы так об этом говорите, как будто мы полностью уверены, что все главные редактора политических, общественных, экономических СМИ в России этот баланс соблюдают полностью.

О.К. В той или иной форме каждый соблюдает, буквально каждый, даже самый одиозный, не знаю, Арам Ашотович Габриэлян, допустим. У него тоже есть, наверное, какие-то сверхцели, сверхзадачи. Я сам с ним неплохо знаком. Однажды он рассказывал мне, как у него, собственно, есть младший сын, известный всем Ашот, который сейчас главный редактор его всего холдинга, есть старший сын Артем, который как бы более такой тусовочный, более хиппстерский, более интеллигентный, и есть жена, мама, собственно, обоих, поэтесса. И он жаловался, что вот он приходит домой с работы, усталый, а жена-поэтесса ему говорит, что вот там, Арам Ашотович, какой-то фигней занимаешься, пишешь про расчлененку. И он хотел, собственно, еще до «Известий» он хотел делать некий журнал, собственно, журнал «Русская жизнь» пытался возродить именно потому, что ему хочется быть не только «королем таблоидов», но и хочется чего-то большего. И я думаю, что как раз вот «Известия» для него, для Габриэляна, которого принято не любить, это не только возможность, не знаю, соприкасаться с Кремлем, допустим, или возможность вести пропаганду на новой «поляне», а именно нечто такое, что вот то, что он делает, и хочет, чтобы это было как бы менее стыдно, чем расчлененка в «Life News», допустим.

http://www.gazeta.ru/video/predmetnyi_razgovor/kashin_lyudi_u_vlasti_chasto_deistvuyut_primitivno_i_dazhe_vo_vred_sebe.shtml

Если ты за Квачкова, значит, ты за погром, и чтобы в Путина стрелять из арбалета, да? И оппонент торжествующе тычет в тебя пальцем, и тебе уже неловко даже отвечать, что и погрома ты не так чтобы очень хочешь, и арбалет видел только в кино, да и вообще не в арбалете дело. А в том, что тринадцать лет, и что российский суд, и безобидный дед, которого хотя бы по имени все знают, а с ним же еще второго судили, такого же несчастного, но его даже по имени никто не знает. Зовут второго, кстати, Александр Киселев, ему дали 11 лет. Как будет аналог слову «двушечка», но про 11 лет? Сажать городских сумасшедших — само по себе безумие. Если на скамье подсудимых городской сумасшедший, то судейская мантия — на федеральном сумасшедшем, который явно опаснее Квачкова.
А оппонент не понимает, для него ты человек, который эпатажно поддерживает террориста и антисемита. Потому что оппонент — он хоть и против антисемитизма, и за свободу, и все такое, но все равно глубоко советский человек. А советского человека учили… ох, чему его только не учили, и я даже не о научном коммунизме, потому что кто учил научный коммунизм, те уже на пенсии или около, а о каких-то более глубоких вещах. Это какой-то базовый советский навык — реагировать на внешние проявления, верить в надпись на заборе, Бориса Николаевича считать демократом, Егора Тимуровича с Анатолием Борисовичем — реформаторами-рыночниками, а Евгения Петросяна комическим артистом.

http://www.gq.ru/blogs/politblog/32566_sami_vy_epatazh.php

Невероятный мультфильм; я даже не знал, что такие бывают.

По повести Юрия Коваля, такая полноценная ироническая криминальная драма про Русь со всякими деталями типа подробно показанного колхозного рынка в бывшем монастыре; настоящие бандиты, настоящие милиционеры, настоящее всё, обязательно посмотрите:

Добрый saccovanzetti ссылку прислал; я Войновича не люблю, и вся история про отравление какая-то совсем дурацкая, но вставная история про Богатырева очень впечатлила:

26 апреля 1976 года (был второй день Пасхи) Константин Петрович Богатырев, ожидая кого-то в гости, около семи вечера, перед закрытием магазина вышел из дому купить вина. Дома оставалась мать Тамара Юльевна, которой было к той поре лет около девяноста. Через какое-то время она услышала жуткий крик и, когда выглянула на лестничную площадку, увидела существо, которое, обливаясь кровью и пронзительно крича, ползло к ней от открытого лифта. Тамара Юльевна, перепугавшись, попятилась и хотела закрыть дверь, но существо, обхватив ее ноги, втащилось вместе с ней в квартиру, вплыло в луже собственной крови, и только тут старуха сообразила, что существо было человеком, и больше того – ее сыном Костей.
«Скорая помощь» отвезла Костю в реанимацию. Там было определено, что голова его проломлена тупым предметом (возможно, бутылкой), завернутым в ткань.
С тех пор прошло много лет, подробностей того, как развивались события, я тогда не записал, боюсь, что никто другой этого тоже не сделал, попробую восстановить то, что вспомнится, хотя и разрозненно.
Кто-то из врачей сказал, что удар был нанесен Косте явно профессионалом. Убийца знал точно, куда бить и с какой силой, но не знал только, что у убиваемого какая-то кость оказалась аномально толстой.
Нападение на Богатырева переполошило весь «Аэропорт», то есть писателей, которые жили у станции метро с одноименным названием. Не то чтобы им так уж была дорога жизнь Кости Богатырева, но нападение на него делало их собственное существование не столь безопасным, как казалось до этого. Брежневские времена отличались от сталинских тем, что борьба шла в определенных рамках: хватали, судили, сажали не без разбору, а только несоблюдавших основное правило поведения, которое на полублатном языке формулировалось так: сиди и не петюкай. Писатели это правило очень усвоили и не петюкали. сами себе внушая, что это непетюканье объясняется их несуетным обитанием в мире высших замыслов и сложных вымыслов, а если и в сферах более приземленных кого-то сажают, казнят или чего-то еще, то, видимо, эти люди сами на то напросились, по каким-то мазохистским и саморекламным причинам желая быть в числе сажаемых и казнимых. И вдруг всем дано было однозначно понять, что не только Костю Богатырева, а любого можно вывести из мира художественных вдохновенных видений с помощью бутылки, завернутой в мешковину, или другим примитивным (что оскорбительно) способом. Писатели всполошились и забубнили между собой, выражая тревогу и даже недовольство тем, что власти выходят за ими же установленные рамки и нарушают неписаный договор. Уже на другой день некоторые оторвались от письменных столов, нацепили на рукава красные повязки дружинников и пошли группами по три-четыре человека обходить подъезды и другие места, где может совершиться насилие. Конечно, не все были уверены, что нападение на Богатырева – дело рук КГБ, высказывались предположения, что он, может быть, в очереди за вином повздорил с какими-то алкашами или был прибит неразборчивыми грабителями, но пребывавшим в таком заблуждении сразу дали понять, чтобы они подобные глупости даже и в голове не держали. Критик Владимир Огнев был делегирован к Виктору Николаевичу Ильину. Судя по поведению Виктора Николаевича и некоторым его намекам, он с бывшим своим ведомством связи не потерял, поэтому в некоторых случаях к нему люди обращались не только как к секретарю СП, но и как к представителю органов. А он от имени органов отвечал. Как я слышал, разговор Огнева с Ильиным был примерно таким.
– Кому и зачем понадобилось убивать этого тихого, слабого, интеллигентного и безобидного человека? – спросил Огнев.
– Интеллигентный и безобидный? – закричал Ильин. – А вы знаете, что этот интеллигентный и безобидный постоянно якшается с иностранцами? И они у него бывают, и он не вылезает от них.
Даже в те времена, когда у людей мозги были сильно сдвинуты, многие понимали, что наказать человека за якшание с иностранцами, может, и следует, но убивать – это все-таки слишком и уж, во всяком случае, назначать за якшание смертную казнь вряд ли станет обыкновенный бандит.
Это странное высказывание Ильина укрепило многих в подозрении, что убийство было политическое и совершено, скорее всего, КГБ, сотрудники которого и дальше не только не пытались отрицать свою причастность к событию, а наоборот. Как мне в «Метрополе» кагэбэшник подмигивал, намекая: мы. мы, мы убили Попкова, так и здесь они настойчиво, внятно и грубо наводили подозрение на себя.
Тогда, рассказывали, к лечащей докторице пришел гэбист и, развернув красную книжечку, спрашивал, как себя чувствует больной, есть ли шансы, что выживет, а если выживет, то можно ли рассчитывать, что будет в своем уме.
– Ну, если останется дурачком, пусть живет, – сказал он и с тем покинул больного.
Жена Кости Елена Суриц ходила в Союз писателей, кажется, к тому же Ильину, он и с ней разговаривал грубо и раздраженно, вникать в дело отказывался, и это тоже укрепляло людей в тех же подозрениях.
Следствие велось с демонстративной небрежностью и словно бы понарошку. Придурковатый участковый Иван Сергеевич Стрельников обошел нескольких знакомых Богатырева и задал им по нескольку глупых вопросов. Никаких серьезных следователей, а тем более следователей по особо важным делам никто, кажется, и не видел, а здесь им было бы самое место. Я дружил с Богатыревым более или менее близко, меня о нем никто ни разу не спросил. Хотя я в то время был уже как бы вне закона и власти меня игнорировали, но все же ради такого из ряда вон выходящего случая они могли и должны были как-нибудь проявиться. Вряд ли я дал бы сколько-нибудь полезные показания, но в случае убийства, да еще столь неясного, с необнаруженными убийцами, следователь не имеет права упускать никакой ниточки. Здесь же было очевидно, что идет не выяснение истины, а что-то другое.
Кагэбэшники не только старательно намекали на свою причастность к убийству, но похоже было, что даже сердились на тех, кто пытался отвести от них подозрение.
Лев Копелев, например, был уверен – и уверенность эту громко высказывал, – что убийство Богатырева – это обыкновенное уголовное дело. Так ему, жившему на первом этаже соседнего с Костиным дома, в один из ближайших вечеров вышибли окно кирпичом, чтобы не молол чепухи и не наводил людей на ложный след.

Жертва была выбрана очень точно.
Костя был одновременно и многим знаком, и мало известен. Ясно было, что слух о его убийстве разойдется далеко и в то же время слишком большого шума не будет. Кроме того, это убийство покажет колеблющимся, что с ними может быть, если они будут себя вести так, как он.

http://lib.rus.ec/b/119945/read

Хотя наверное в следующий раз всё таки будет мясо. Слишком много мне звонили и укоряли что не позвал. Устроить самосуд вполне реально - собрать чел 50-100, затаскивать извращенцев за волосы в толпу и смыкаться перед ментами. А что там в толпе с ними фулюханы сдеют - кто ж их знает?....
кстати получил полное одобрение своих действий от главы КРО Журавлёва и о. Всеволода Чаплина. Правда пожурили меня что матерился... но что было то было, эмоции.

http://ru-politics.livejournal.com/42949544.html

Андрей Милкин - вы же это читаете. Вам, извините, не стыдно?

Построенные для фильма декорации были разрушены еще днем – когда снимались финальные сцены «Дау». По сюжету в институт ворвалась группа неонацистов, которые разгромили здание и убили всех сотрудников, среди которых было много евреев. К съемкам была привлечена группировка неонациста Максима Марцинкевича по прозвищу «Тесак», который прославился постановочными роликами про убийства трудовых мигрантов. В процессе на площадке прозвучали взрывы.

http://www.kommersant.ru/doc/1812031

Я вчера был в Тверском суде, защита Матвея звала меня в качестве свидетеля со своей стороны, но судья не захотела слушать свидетелей защиты, просто выписала парню арест и все. Я не люблю выражение "дежа вю", но никак иначе свои вчерашние чувства описать не могу — я помню этот суд, я помню этот зал и клетку для подсудимых, я помню эту судью Елену Сташину. Семь лет назад, когда Матвей Крылов, которому теперь 22 года, еще учился в школе, Сташина судила в этом зале других активистов партии, которая теперь называется "Другая Россия". Я дважды участвовал в том процессе — как свидетель обвинения и как свидетель защиты. В клетке сидели участники акции в здании Минздрава, которые, протестуя против монетизации льгот, выбросили из минздравовского окна портрет президента Путина.
Один из подсудимых, его звали Максим Громов, тогда отказался свидетельствовать против себя, конвой его куда-то увел на несколько минут, а когда Громова привели обратно, лицо у него было в крови, но разговаривать он был готов. Судья — та самая судья Сташина — сказала ему, что обращаться к ней надо "Ваша честь", и подсудимый Громов сказал, что не будет ее так называть, потому что она бесчестный человек.
Это было семь лет назад, Громов вышел на свободу спустя четыре года. Теперь он политикой не занимается, помогает политзаключенным — слово, может быть, слишком высокопарное, но я не знаю, как еще назвать Матвея Крылова. Семь лет назад был Громов, теперь Крылов. А в остальном ничего не изменилось. Судья Сташина судит нацболов, а я хожу к судье Сташиной свидетелем и потом рассказываю об этом в "Коммерсанте". Чувство остановившегося времени — самое неприятное чувство. Надеюсь, судье Сташиной хотя бы так же неприятно, как и мне.

http://www.kommersant.ru/doc/1808292